Неточные совпадения
Внутри фанзы, по обе стороны двери, находятся низенькие печки, сложенные из камня с вмазанными в них железными котлами. Дымовые ходы от этих
печей идут вдоль стен под канами и согревают их. Каны сложены из плитнякового камня и служат для спанья. Они шириной около 2 м и покрыты соломенными циновками. Ходы выведены наружу в длинную трубу, тоже сложенную из камня, которая стоит немного в стороне от фанзы и не превышает конька крыши. Спят китайцы всегда голыми, головой внутрь фанзы и ногами
к стене.
В начале зимы его перевезли в Лефортовский гошпиталь; оказалось, что в больнице не было ни одной пустой секретной арестантской комнаты; за такой безделицей останавливаться не стоило: нашелся какой-то отгороженный угол без
печи, — положили больного в эту южную веранду и поставили
к нему часового. Какова была температура зимой в каменном чулане, можно понять из того, что часовой ночью до того изнемог от стужи, что
пошел в коридор погреться
к печи, прося Сатина не говорить об этом дежурному.
— Вот я и домой пришел! — говорил он, садясь на лавку у дверей и не обращая никакого внимания на присутствующих. — Вишь, как растянул вражий сын, сатана, дорогу!
Идешь,
идешь, и конца нет! Ноги как будто переломал кто-нибудь. Достань-ка там, баба, тулуп, подостлать мне. На
печь к тебе не приду, ей-богу, не приду: ноги болят! Достань его, там он лежит, близ покута; гляди только, не опрокинь горшка с тертым табаком. Или нет, не тронь, не тронь! Ты, может быть, пьяна сегодня… Пусть, уже я сам достану.
Помещение над ямой нагревается от
печей, и воздух отсюда
идет в яму через дыры и затем в дымовую трубу; пламя спички, поднесенной
к дыре, заметно тянется вниз.]
Старуха сделала какой-то знак головой, и Таисья торопливо увела Нюрочку за занавеску, которая
шла от русской
печи к окну. Те же ловкие руки, которые заставили ее кланяться бабушке в ноги, теперь быстро расплетали ее волосы, собранные в две косы.
Возвратясь домой, она собрала все книжки и, прижав их
к груди, долго ходила по дому, заглядывая в
печь, под печку, даже в кадку с водой. Ей казалось, что Павел сейчас же бросит работу и придет домой, а он не
шел. Наконец, усталая, она села в кухне на лавку, подложив под себя книги, и так, боясь встать, просидела до поры, пока не пришли с фабрики Павел и хохол.
— Да я ж почем знаю? — отвечал сердито инвалид и
пошел было на
печь; но Петр Михайлыч, так как уж было часов шесть, воротил его и, отдав строжайшее приказание закладывать сейчас же лошадь, хотел было тут же
к слову побранить старого грубияна за непослушание Калиновичу, о котором тот рассказал; но Терка и слушать не хотел: хлопнул, по обыкновению, дверьми и ушел.
— Гляди, потемнело, — сказал Силуян, — никак в самом деле дождь
идти хочет
к вечеру. Вишь, и солнца не стало, и все парит, ровно в
печи… Ну, мил-лые…
иди ровней! Раб-ботай…
Написав это письмо, Оленин поздно вечером
пошел к хозяевам. Старуха сидела на лавке за
печью и сучила коконы. Марьяна с непокрытыми волосами шила у свечи. Увидав Оленина, она вскочила, взяла платок и подошла
к печи.
Покойно жил, о паспорте никто не спрашивал. Дети меня любили и прямо вешались на меня. Да созорничать дернула нелегкая. Принес в воскресенье дрова, положил
к печи,
иду по коридору — вижу, класс отворен и на доске написаны мелом две строчки...
Бобров с трудом поднялся на ноги и
пошел по направлению
к доменным
печам.
Пятого декабря (многими замечено, что это — день особенных несчастий) вечерком Долинский завернул
к Азовцовым. Матроски и Викторинушки не было дома, они
пошли ко всенощной, одна Юлия ходила по зале, прихотливо освещенной красным огнем разгоревшихся в
печи Дров.
На самом краю сего оврага снова начинается едва приметная дорожка, будто выходящая из земли; она ведет между кустов вдоль по берегу рытвины и наконец, сделав еще несколько извилин, исчезает в глубокой яме, как уж в своей норе; но тут открывается маленькая поляна, уставленная несколькими высокими дубами; посередине в возвышаются три кургана, образующие правильный треугольник; покрытые дерном и сухими листьями они похожи с первого взгляда на могилы каких-нибудь древних татарских князей или наездников, но, взойдя в середину между них, мнение наблюдателя переменяется при виде отверстий, ведущих под каждый курган, который служит как бы сводом для темной подземной галлереи; отверстия так малы, что едва на коленах может вползти человек, ко когда сделаешь так несколько шагов, то пещера начинает расширяться всё более и более, и наконец три человека могут
идти рядом без труда, не задевая почти локтем до стены; все три хода ведут, по-видимому, в разные стороны, сначала довольно круто спускаясь вниз, потом по горизонтальной линии, но галлерея, обращенная
к оврагу, имеет особенное устройство: несколько сажен она
идет отлогим скатом, потом вдруг поворачивает направо, и горе любопытному, который неосторожно пустится по этому новому направлению; она оканчивается обрывом или, лучше сказать, поворачивает вертикально вниз: должно надеяться на твердость ног своих, чтоб спрыгнуть туда; как ни говори, две сажени не шутка; но тут оканчиваются все искусственные препятствия; она
идет назад, параллельно верхней своей части, и в одной с нею вертикальной плоскости, потом склоняется налево и впадает в широкую круглую залу, куда также примыкают две другие; эта зала устлана камнями, имеет в стенах своих четыре впадины в виде нишей (niches); посередине один четвероугольный столб поддерживает глиняный свод ее, довольно искусно образованный; возле столба заметна яма, быть может, служившая некогда вместо
печи несчастным изгнанникам, которых судьба заставляла скрываться в сих подземных переходах; среди глубокого безмолвия этой залы слышно иногда журчание воды: то светлый, холодный, но маленький ключ, который, выходя из отверстия, сделанного, вероятно, с намерением, в стене, пробирается вдоль по ней и наконец, скрываясь в другом отверстии, обложенном камнями, исчезает; немолчный ропот беспокойных струй оживляет это мрачное жилище ночи...
Сей, мати, мучицу,
Пеки пироги.
Слава!
К тебе будут гости,
Ко мне женихи.
Слава!
К тебе будут в лаптях,
Ко мне в сапогах.
Слава!
Кому спели —
Тому добро.
Слава!
Кому вынется —
Тому сбудется.
Слава!
Выклянчил Титов кусок земли, — управляющему Лосева покланялся, — дали ему хорошее местечко за экономией; начал он строить избу для нас, а я — всё нажимаю, жульничаю. Дело
идёт быстро, домик строится, блестит на солнце, как золотая коробочка для Ольги. Вот уже под крышу подвели его, надо
печь ставить,
к осени и жить в нём можно бы.
Цыган, согнувшись, вором
пошел в свой угол,
к печи.
— Покою не дает, проклятая, — продолжала Василиса, — воет, знай, себе на всю избу.
Послали было за хворостиной
печь истопить, прошляндала без малого все утро… велели хлебы замесить — куды те!.. Ничего не смыслит — голосит себе, да еще:
пойду, говорит,
к барину…
Старик крякнул, взял шапку и
пошел к старосте. Уже темнело. Антип Седельников паял что-то около
печи, надувая щеки; было угарно. Дети его, тощие, неумытые, не лучше чикильдеевских, возились на полу; некрасивая, весноватая жена с большим животом мотала шелк. Это была несчастная, убогая семья, и только один Антип выглядел молодцом и красавцем. На скамье в ряд стояло пять самоваров. Старик помолился на Баттенберга и сказал...
Анисья. Сказывал Микита. Приедет, потолкуете. (Встает
к печи.) Поужинай, а он подъедет. Митрич,
иди ужинать, а Мнтрич?
Анютка. Дедушка, золотой! Хватает меня ктой-то за плечушки, хватает ктой-то, лапами хватает. Дедушка, милый, однова дыхнуть,
пойду сейчас. Дедушка, золотой, пусти ты меня на
печь! Пусти ты меня ради Христа… Хватает… хватает… А-а! (Бежит
к печке.)
Дома в Москве уже все было по-зимнему, топили
печи, и по утрам, когда дети собирались в гимназию и пили чай, было темно, и няня ненадолго зажигала огонь. Уже начались морозы. Когда
идет первый снег, в первый день езды на санях, приятно видеть белую землю, белые крыши, дышится мягко, славно, и в это время вспоминаются юные годы. У старых лип и берез, белых от инея, добродушное выражение, они ближе
к сердцу, чем кипарисы и пальмы, и вблизи них уже не хочется думать о горах и море.
Михайла (слезает с
печи). Вишь ты, солнышко-то уж высоко. (Встает, обувается.) Видно, за водой с старухой ушли. Болит, голова болит. Да не стану. Ну ее
к чертям. (Молится богу, умывается.)
Пойти запрягать.
Работник (подходит
к печи и говорит старшому). Видишь: то последнюю краюшку не пожалел, а теперь за стаканчик чуть жену не прибил и меня
к тебе,
к черту,
послал.
Пришел голодный год! «Съедим, что зародилось, и умрем», — говорили мужики и
пекли еще из новичы лепешки и наварили
к успенью браги, а с Богородичного Рождества некоторые несмело стали отлучаться… Спросите — куда? Сначала был еще стыд в этом сознаваться — отлучки эти скрывались: люди уходили из села и возвращались домой в потемочках, «чтобы сумы не было видно», — но голод и нужда возрастали, и
к Покрову все друг о друге стали знать, что всем есть нечего и что «всем надо
идти побираться».
Она посмотрела на свою умершую девочку и на всех, которые ее укладывали «под святые», и молча, с совершенно бесчувственным лицом,
пошла в противуположную сторону
к печи и стала греть возле нее руки.
В этот год Аллилуй по обыкновению объехал с просфорнею прихожан и собрал муки и променял ее у мельника на муку одинакового размола (так как из сборной муки разного поля и неровного размола
печь неудобно, потому что она неровно закисает и трудно подходит), а затем Аллилуева жена растворила в деже муку и ночью подбила тесто, которое всходило прекрасно, как следует, а еще после затопила
печь и перед тем, как наступила пора разваливать тесто и «знаменать просвиры печатью»,
пошла звать учрежденную вдовицу, у которой была печать; но едва она вышла со своего двора, как увидала мужа, беспокойно бежавшего
к дому священника, с лицом до неузнаваемости измененным от ужаса.
— В
пекло к чёрту и бедный
пойдет, ежели… А нешто я бедный? Я не бедный.
О сумерках Ковза кузнец и дурачок Памфилка из двора во двор
пошли по деревне повещать народу мыться и чиститься, отрещися жен и готовиться видеть «Божье чудесо». Подойдут
к волоковому окну, стукнут палочкой, крикнут: «
Печи топите, мойтеся, правьтеся, жен берегитеся: завтра огонь на коровью смерть!» — И
пойдут далее.
Часа полтора посидели в трактире, выпили для блезиру по стакану чаю и опять
пошли к Стручкову. Вошли в переднюю. Пахло сильней прежнего. Сквозь полуотворенную кухонную дверь чиновники увидели гуся и чашку с огурцами. Акулина что-то вынимала из
печи.
— За тобой-то, атаман! В чертово
пекло пойдут, а не то что
к Строгановым.
Против булатного-то не оказалось у ней наговору, ну да и
к черту в
пекло идти в старости охоты у ней не было…
— Есть?.. Там вентиляция такая, что есть ли она, нет ли, — все одно. Только для виду
печи стоят. Почему это, позвольте спросить, если на поверхности работать, то работай сколько хочешь, и ничего тебе не будет, а в шахте час посидишь — и начнешь черной харковиной плевать? Тут причина вот какая: току воздуха дается неправильное направление, поэтому газам некуда уходить, они
идут в середину
к человеку. Я вам сейчас все это объясню.